Автор этих строк заканчивала Воронежский государственный медицинский институт по специальности лечебное дело в 1985-м году, при позднем Советском Союзе. У студентов шестого, последнего курса не было большей тревоги, чем при слове “распределение”. Девушки срочно искали брачных партнёров и беременели, чтобы остаться в городе. Парни из рабочих семей и из глубинки, получившие льготы при поступлении в медвуз, соглашались негласно работать на КГБ, чтобы получить приличное место в райцентре поближе к городу (кейсы известны мне по признаниям довольно близких друзей). Многое решали связи родителей, мало что значили успехи в учёбе и “красные дипломы". Предстояло осознать, кто чего стоит в советской иерархии. В исключительном положении оказались дети крупных инженеров, работавших на военно-промышленный комплекс (сейчас под санкциями): они распределялись по так называемому Третьему управлению Минздрава, реже по Четвёртому. Кто-то оставался в городе, другие отправлялись в неблизкие, но материально обеспеченные города и городки при атомных станциях, на хорошие зарплаты; реже – в московские ординатуры, на базы клинических больниц, с консультациями столичной профессуры, с перспективой поступления в аспирантуру.
Примечание: ординатура – двухлетняя специализация по выбранному профилю, после которой врач считался квалифицированным. Первой ступенью профессионализации после выпуска была интернатура, год работы под контролем институтских кураторов. Диплом врача после шести лет обучения не означал, что молодой доктор мог работать самостоятельно, нужно было сдавать зачёты по пройденной практике институтским кураторам.
Подругу, которая распределилась по Третьему управлению, московская ординатура не спасла от работы в Чернобыле, с ликвидаторами последствий аварии. Она скупо рассказывала об этом периоде. Не исключаю, была подписка о неразглашении.
Для молодого человека потерять три года жизни – это катастрофа
Распределения боялись потому, что оно означало перемену участи и отложенные на три года планы профессионального развития, если не полную их трансформацию. Отрыв от дома, работа в глухомани, понижение уровня жизни, столкновение с реалиями местной медицины: нехватка медикаментов и аппаратуры, слабая подготовка медсестринского персонала, произвол администрации и деревенских санитарок. Каждая из упомянутых сторон считала молодого доктора “козлом отпущения”, на котором практиковались издевательские психологические навыки. В первую неделю моей службы в качестве врача кардиологического и гастроэнтерологического санатория (“бывшее имение царского генерала Звягинцева, в 110 километрах к юго-западу от Воронежа”, цитата из ежемесячного выступления главврача перед отдыхающими, каждый четвёртый нуждался в капельницах после инфарктов), мы с товарками по распределению получили требование сдать паспорта в сейф администрации. Ответили решительным отказом. Позже узнали, что доктора, исполнившие требование, не могли выехать из этого трудового концлагеря без запроса и реакции главврача, чей частный дом располагался за высоким забором. К вопросу об обязательном предоставлении жилья: мы с девицами делили комнаты в панельной “трёшке”, из плохо пригнанных рам вечно дуло, периодически квартиру посещали крысы. Докторов не хватало, мы принимали и вели (с ежедневными обходами по палатам) по 75 человек раз в три недели, таков был санаторный цикл. Рабочая суббота предполагала, что в город, к цивилизации, можно было отправиться только в обед, на электричке, до неё – 4 километра пешком. Однажды на этом пути нас с коллегой чуть не изнасиловали жители окрестных деревень. Как выглядели их быт и нравы, мы узнали благодаря дежурствам по “скорой”: невероятная грязь, неописуемая бедность. Простыни парня, к которому я приехала по вызову (диабетический предкоматоз), были коричневыми, их не стирали примерно никогда.
Ничего достойного для юного врача в работе по распределению нет
Не думаю, что российская глубинка коренным образом изменилась за годы нефтяного благополучия. Поэтому проект закона об обязательной отработке выпускников медвузов по распределению не вызывает у меня ничего, кроме протеста и отвращения. Для молодого человека потерять три года жизни – это катастрофа. Фраза о “наставничестве” – это блеф. Я ничему не могла научиться у косных докторов санатория, которых интересовали мелкие взятки и приусадебные участки. Повезло, что коллегой был отличник, старше на год, у которого я училась тонкостям кардиологии. Он скоро перевёлся в областную клиническую больницу, благодаря семейным связям.
Ничего достойного для юного врача в работе по распределению нет ни в профессиональном, ни в человеческом смысле. Распределение было отменено с распадом Советского Союза. Попытка его возвращения в Россию означает обновлённую реальность биополитики, контроля как над общей народной массой, посылаемой кнутом и пряником на СВО, так и над выпускниками медвузов, большинство которых, надеюсь, выбирало профессию из гуманитарных соображений, не только из прагматических. Это нелёгкая профессия, её издержки велики, никакие материальные бонусы, даже в коммерческой медицине, не покрывают моральных и интеллектуальных затрат.
Меня поразил опрос по поводу этого закона, опубликованный в одном из телеграм-каналов. Молодые люди возмущались, а старшие высказывались с одобрением. Вероятно, так и не поняв за два с половиной десятилетия относительных свобод, что их свобода заканчивается там, где они одобряют государственное насилие против других.
Елена Фанайлова – журналист Радио Свобода
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не совпадать с точкой зрения редакции
